учеными медиками на теле покойного не было обнаружено ни единой раны, оно не почернело, не распухло и не покрылось отметинами, которые могли бы свидетельствовать об отравлении, как о том пытались лгать сторонники восставшего вельможи до тех пор, пока не получили свидетельство гильдии медиков о том, что смерть наступила по естественным причинам мгновенно.

Сыновья мятежного графа, Джон и Адам, были пленены в сражении и доставлены в Абердин вместе с прочими пленными. Бунтовщик Джон Гордон из Дескфорда, рыцарь, был осужден на следующий же день после привода в город и в тот же день, не успело зайти солнце, казнен за явную и доказанную измену. К несчастью, зрелище это не было столь грозным и устрашающим, каким могло бы стать, ибо долг велит сообщить Вашим Величествам, что каледонские владыки испокон веков проявляют к своим преступным подданным милосердие сверх всякого обыкновения и казни преступников благородного происхождения случаются много реже, чем в нашем крае, столь мудро и твердо управляемом Вашими Величествами. Чрезвычайно часто эта необходимая мера устрашения непокорных и внушения страха колеблющимся заменяется в Каледонии на изгнание либо лишение имущества. По этим причинам достойного опытного палача в королевстве Каледонском изыскать много сложнее, нежели в благословенном королевстве Толедском, что, конечно, порой препятствует внушению каледонцам должного почтения к монаршей власти. Возможно, именно потому этот народ, невзирая на все прилагаемые Ее Величеством, лордом-протектором и Тайным Советом усилия, столь непокорен, склонен к своеволию и податлив ереси.

Казнь состоялась в присутствии Ее Величества, лорда-протектора и членов Тайного Совета при должном скоплении горожан и солдат, однако, палач оказался недостаточно умелым, а потому не смог с первого удара произвести отсечение головы, к которому был приговорен казнимый. Ваши Величества имеют все поводы счесть эту казнь излишне мягкой и не соответствующей тяжести преступления, но, возможно, Ваши Величества будут столь милостивы, что примут во внимание, что каледонские земли третье десятилетие находятся под управлением женской руки, а потому материнское милосердие проявляется здесь куда чаще, чем отцовская строгость. Казнь совершилась только с третьей попытки, что вызвало недолжную жалость у собравшихся, ибо мятежник был молод, хорош собой и известен в крае добрым нравом. Ее Величеству Марии, не менее известной добросердечием, утонченностью и чувствительностью стало дурно при виде сего зрелища, и лорд-протектор, любящий и заботливый брат, был принужден увести ее во дворец, где королева провела ночь в слезах и молитвах за душу грешника. Как могли бы обнаружить на этом примере Ваши Величества, Мария Каледонская — усердная в вере, добрая, впечатлительная королева, нуждающаяся в надежной опоре, в достойном супруге, который принял бы на себя тягостное бремя власти.»..

Из отчета Понсе де Кабрера, полномочного представителя Католических Величеств королевства Толедского, писано 10 ноября 1350 года.

* * *

— Утверждается и подтверждено показаниями трех свидетелей, что 30 августа обвиняемый, а также названные сообщники его, вступили в заговор, пребывая в Абердине, чему не найдено опровержения…

Секретарь торопится, это уже не первый час и не первый день заседания, он уже знает, что будет, если оставить в статье обвинения паузу. Но не думать о белой обезьяне очень сложно, не правда ли? Секретари — их трое — очень боятся споткнуться, а потому спотыкаются все чаще.

— 30 августа ни один из упомянутых не мог быть в Абердине, потому что 27 августа Ее Величество запретила нам въезд в город. Господин судья, вы находились в свите Ее Величества. Не затруднит ли вас подтвердить мои слова?

Вот так надо. На одном дыхании — чтобы не успели прервать — и очень четко. Ну что, господин судья, граф Аргайл, ваша честь, поклянетесь на Библии?

— Господин судья, этот человек молчит!

— Судья в любом случае не может выступать свидетелем. — кашляет Аргайл.

— Тогда пусть им выступит лорд-протектор!

А вот это уже кто-то с галереи, с верхней, из сравнительной безопасности.

— Хорошая мысль, — соглашается Джордж.

В отличие от сказок, мгновенно не происходит совершенно ничего. И сразу — не происходит. И на десятый вздох. Только скалится за спиной заледеневшая зеркальная пустота, втягивает в себя воздух и последнее тепло и готова поглотить, словно бесконечный водоворот, все и вся. Кажется, что там вместо стекла — бешено вращается черная вода, а поверху туман. Не оборачиваешься, а видно. Алчный провал рта тянется к каплям крови, сбегающим по пальцам.

Далеко ли до полуночи — далеко, а до Луны по лучу — близко.

Дорожка серебристого света сама стелилась под ноги, и он пошел вперед, неожиданно легко и плавно, словно во сне, но лучше ощущая каждое движение. Не хмельное, веселое и порывистое, совсем другое чувство. Покой и легкость. Словно серебристая рыба в глубине, не чувствуя сопротивления, тяжести, упругого упрямства водной толщи.

Не сон, лучше сна. Лучше бодрствования. Если так будет теперь всегда…

Они возникают на том же луче, из луча, вокруг, и гость понимает, что это не мир летит по сторонам, сминаясь и растекаясь, а он сам и Охота летят вместе с лунным светом. А еще он стоит у окна, вытянув руку сквозь решетку, а они висят за окном — ни на чем. Одновременно.

Страшного нет ничего. Странного тоже. Опасного — много. Фыркают лошади, серебряная пена падает на дорожку, смешивается со снегом внизу. Качаются птичьи, звериные и… неизвестно чьи головы. И одного движения, одного взгляда достаточно, чтобы вычерпать до конца, оставить сухую шкурку от глупого человечка. Еще одну историю. Он ведь сам позвал, сам вышел за ограду… Что их останавливает, Охотников, лошадей, собак? — да, вот и собаки, которые могут гнать тебя ночь за ночью до конца твоего страха, — то, что по сделке можно взять больше. Не только жизнь. Это останавливает, а еще они соблюдают правила.

Они были одно с окружающим миром — землей и снегом, спящими семенами травы, камнями, горами, реками подо льдом, ночью и звездами. Джордж был — от замка, огня, кладки и механизма, горна и железа; но и он не чувствовал себя чуждым. Не противостояние, две соседние дороги. Две грани треугольника, успел подумать он, а на третьей — что? Чему мы равно враждебны?

— Зачем ты звал? Ты иного закона, не один, не должник, — говорили все и один, впереди. Пасть хищника, крутые рога иного неведомого зверя, глаза почти человечьи — из-за любопытства во взгляде.

Говорили и не говорили: скрипел снег, обламывались и со звоном падали сосульки с края крыши, свистел ветер, и все это образовывало понятные слова.

— Я позвал вас предложить сделку. —